Раз собрались мы с друзьями в баре, ну вы знаете это заведение при космодроме, после таможенного осмотра на выходе на взлетплощадку. Гнилое я вам скажу заведеньице, построенное в стиле 20 века и по образцу некогда известного подобного заведения расположенного на планете Земля с допотопным названием, Шереметьево-2. Собрались просто по кружечке пивка пропустить, Манхетенского. Пиво, я вам тоже скажу там дерьмовое, тамошний деляга-бармен его кардамином приправляет, подсаживает беспечных посетителей на свой фирменный рецепт. Но мы то с этой хитрость уже давно знакомы и его «ЕРША» всегда глушим фирменным Синтифуксовским дитоксином. А как же иначе-то? Что потом в полете все астероиды на плоскости собирать, да от глюков Номадских шарахаться. Ну, попиваем мы это пойло «зоны свободы», беседу о ценах на новые сонары ведем, да на монитор С.Н.Т. (свободный новостной терминал) посматриваем, последними сплетнями, так сказать пивко приправляем, да на часы посматриваем. Добро на взлет ожидаем. Вах! Что-бы у моего Титана крылья поотваливались… Что-бы у хозяйского бронника вся броня в скорлупу номадской икры превратилась,… Видим на экране молчальника знаменитого, латрунского монаха в своей серой монашеской рясе с витиевато вышитой латинской начальной буквой. Консерватор великий, конкистадор ордена «Других», магистр «Новых», да всех его титулов и запомнить то не возможно. В общем-авто, мотто, вело, фото, гребля, стебля и охота. И разразился этот молчун длинной речью о душе космической, которая бьется в смертных муках от новизны и многообразия вселенского. Призывая всех соблюдать духовность целомудренную, на геометрии и арифметике вскормленную. Убеждая нас, неотесанных, вернутся в лоно первозданности и без его великого разрешения в миры далекие и прогрессивные не летать. А пуще прежнего он клял печатников тутошних. Не дают они, де ему спокойно в келье своей сидеть и думы высокие думать, со звездами общаться и на кардаминовой гуще гадать. Все норовят, по бусурмански на свет божий его вытянуть и мысли заветные, сверхсекретные обнародовать. Вопросами богохульными донимают о святыне всеобщей. «Вам ли меня беспокоить, плебеи сирые, тщлень сириусская. От дум и счета магического, пастыря вашего отрывать, пустозвонством своим. Меня, подхватившего вымпел небес в бездействии обвинять. Забыли видать, кто ключ мирской в руках держит? Небеса пред вами отчепляет? Неблагодарные! Свой желтый клюв на кого вы открываете? Гореть вам за это в огне холодном, лазерном! Сгиньте злыдни бешенные! Анафема! Анафема! Анафема!» Монитор погас. Мы переглянулись и, не сговариваясь, вылили остатки Манхетенского пойла на стойку бара, в знак презрения местному бармену и молча, поднявшись, побрели в сторону выхода на площадку, так и не дождавшись разрешения на взлет. В павильоне бара после речи монаха, царила гробовая тишина, не смотря на многочисленность посетителей. И уже выходя, я услышал реплику сзади, брошенную наверняка в сторону монитора. «БРЕХНЯ!»